Образование

[Инид]

Олег Аскаленок:

МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ ПРОСТО ВРАЖЕСКАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ КАКАЯ-ТО. НАШЕЛ ИНТЕРЕСНЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ ПРОТОИРЕЯ РЯБКО. СТОИТ ПРОЧЕСТЬ.

Я уверен, что сегодня главная забота верующих родителей должна заключаться не в том, чтобы их чадо ходило в школу и хорошо там училось, а в том, чтобы эта самая школа и учеба не принесли ему вреда.

Услышьте в моем призыве не голос консервативного священника, а голос человека, у которого из восьми дипломов, приобретенных после среднего образования, три педагогических: педуниверситет и две магистратуры – «Управление учебными заведениями» и «Педагогика высшей школы». Я сам одно время преподавал педагогику магистрам. Кроме того, я и сейчас работаю профессором и заведую кафедрой вуза. Поэтому имею право сказать, что думаю по поводу современной системы образования.

Современное образование забыло или, наверное, правильнее сказать «забило» осиновый кол на всем лучшем, что было создано педагогикой со времени ее основания. Сегодня Антон Семенович Макаренко – самый невостребованный учитель. Его нигде не цитируют, на него не ссылаются, его книги давно не издаются. Хотя за рубежом его система – самая востребованная.

Например, в Японии работы Макаренко переиздают массовыми тиражами и считают обязательной литературой для руководителей предприятий. Практически все фирмы строятся по лекалам трудовых колоний Макаренко. Сегодня его наработки к нам возвращаются в виде зарубежных методик «мозгового штурма», «умения работать в команде», «тим-билдинга», «повышения мотивации сотрудника». Все это усердно изучают на всевозможных тренингах и семинарах, притом за немалые деньги. Но это для элиты, вернемся к средней школе.

Я неслучайно начал статью с основоположника современной педагогики: все, что происходит сегодня в нашей педагогике, – это анти-Макаренко. Первое, самое важное, преступное разделение – это разделение образования и воспитания. Вернее, уничтожение воспитания в системе образования. Для А. Макаренко на первом месте было воспитание, и уже потом, как его следствие, шло образование. Вот, навскидку, лишь несколько цитат Антона Семеновича.

«Если мало способностей, то требовать отличную учебу не только бесполезно, но и преступно. Нельзя насильно заставить хорошо учиться. Это может привести к трагическим последствиям». Это то, что я бы написал большими буквами на кабинете учительской, чтобы каждый учитель это видел и читал по несколько раз в день.

«Научить человека быть счастливым – нельзя, но воспитать его так, чтобы он был счастливым, можно». И в самом деле, зачем мы приобретаем знания? Не для того ли, чтобы прожить полноценную счастливую жизнь, или же для знаний как таковых? По этому поводу есть замечательная видеозарисовка.

А вот еще цитата, которая мне особенно нравится: «Наше педагогическое производство никогда не строилось по технологической логике, а всегда по логике моральной проповеди. Это особенно заметно в области собственного воспитания… Почему в технических вузах мы изучаем сопротивление материалов, а в педагогических не изучаем сопротивление личности, когда ее начинают воспитывать?»

Но кому сейчас нужно изучать «сопротивление личности», и вообще, кто из педагогов или родителей этим занимается? Нужен результат. Самое глупое сегодня заключается в том, что выбрано в качестве оценки результата – ВНО.

Система тестов в качестве изучения результатов успеваемости – это что-то вроде ироничной улыбки диавола.

Множество экспериментов доказали, что современное поколение детей тупеет. Притом делает оно это очень активно. Да, они могут сдать на отлично тесты по языку – например, отметить крестиком, где какой падеж правильно поставить. Их на это натренировали. Но если дать им несколько десятков слов и попросить составить из них рассказ, они этого не смогут сделать. О чем это говорит? О том, что наша школа заменила мышление игрой в крестики-нолики. Т.е. мозг учеников перестал быть гибким. Все, что касается философии, искусства, литературы, поэзии, постепенно уходит. Потому что это область мышления, а не зубрежки.

После хорошей педагогической школы, которая была в СССР (можете бросать в меня камни, но я не откажусь от этих слов: образование в СССР было одним из лучших в мире для своего времени), перестроечная школа стала выпускать «поколение Pepsi», а постперестроечная – «поколение Google». А это еще на ступеньку ниже. «Поколение Google» – это переходная стадия от человека разумного к человеку жующему.

Почему ухудшается память, почему люди глупеют? А это, кстати, уже научный факт. Да потому, что человек не развивает память. Раньше за знаниями была охота, их надо было добывать. Когда я учился в университете, для того чтобы что-то узнать и, соответственно, получить зачет или сдать экзамен, нужно было по много часов кряду просидеть в библиотеке, перебрать горы карточек, заказать по ним десятки книг, пролистать их, суметь выделить суть, переписать от руки цитаты в конспект, заучить. Вот это цена хорошей оценки и полученных знаний. Сегодня информация добывается легко – достаточно тыкнуть пальцем в тачскрин. И при этом мало кого интересует, что она может быть неправдивой. Наивно думать, что Википедия дает достоверные данные. Следовательно, полученная информация ненадежна, хаотична и не способствует развитию интеллектуальных и аналитических способностей.

Какой практический совет дать родителям в этой ситуации? Учите детей читать. «Книги – это переплетенные люди» (А. Макаренко). Мозг, как и мышцы, нужно тренировать. Он должен делать тяжелую для него работу. Если мы будем лежать на диване месяц и не двигаться, то нам нужно будет заново учиться ходить. Если мы не будем читать, думать, размышлять, то превратимся в примитивную социальную человеческую стаю, что, собственно, и происходит.

Конечно, тем, кто хочет быть пастухом этой стаи, кто будет ее стричь и делать из нее котлеты, выгодно, чтобы было именно так. Тупой электорат лучше думающего, это давно известно. Он также выгоден и финансовым магнатам. Потому что тупой человек с примитивным мышлением будет гоняться за брендовыми вещами и видеть смысл своей жизни в бесконечном украшении своей обертки. Он будет жить и работать ради фантиков.

Учите детей читать не по планшету, а по печатным книгам, которые пахнут типографской краской, которые имеют вес, цвет и запах. Хорошая художественная книга развивает язык, фантазию. Философское чтение – мышление. В противном случае пройдет немного времени, и творчество А. Пушкина, Л. Костенко, А. Чехова и Л. Толстого станет для нас непонятной и сложной шумерской клинописью.

Мир реальный в сознании наших детей стал объединяться с миром виртуальным. А это новая и не изученная до конца тенденция. Мне рассказывал очевидец, как девочка лет пяти-шести пыталась большим и указательным пальцами расширить «экран» витрины магазина, на обратной стороне которой сидела какая-то муха.

Что здесь можно посоветовать? Если уж так необходимо покупать ребенку планшет, то покупайте его вместе с собакой. Только делайте так, чтобы не вы, а ваш ребенок эту собаку выгуливал, дрессировал, кормил и нянчил. Пускай у него будет велосипед, мяч и удочка. В общем, весь тот набор, который нужен ребенку для освоения мира. Планшет для него – больший враг, чем рогатка.

Нам уже должно быть стыдно и страшно за себя. В прошлом были цивилизации значительно более высокого интеллектуального уровня, со значительно более глубоким философским мышлением. Мы уже намного ниже уровня Древней Греции, Китая, Индии. Мы неминуемо превращаемся в примитивных аборигенов, только бусинки и стеклышки у нас иначе называются и имеют другой вид.

И еще совет. Не гонитесь за непомерными школьными требованиями, которые загоняют вашего ребенка в тупик психологического рабства, тревожности, сколиоза и потерянного детства. Все эти требования сочинили, по сути, враги вашего ребенка, не идите у них на поводу. Защитите себя и своих детей от тех-агрессии образования. Я знаю семьи, которые, распределяют школьные задания дочери по членам семьи. Дедушка отвечает за математику и физику, бабушка делает уроки по литературе, папа, мама, тети, дяди – по другим дисциплинам. То, что задают на трудах, вся семья делает вместе. Ребенок не тянет всего этого. Вся семья еле справляется, зато учится дитя в престижной школе. Кому это надо?

То, что писал Макаренко о своем времени, нужно умножить на 100 в нашем. Вот его цитата: «С вершин „олимпийских“ кабинетов не различают никаких деталей и частей работы. Оттуда видно только безбрежное море безликого детства, а в самом кабинете стоит модель абстрактного ребенка, сделанная из самых легких материалов: идей, печатной бумаги, маниловской мечты».

Главное, что есть у вашего ребенка, – это его бессмертная душа. Душа, которая должна раскрыться в этой жизни подобно цветку. Заиграть красками неповторимого индивидуального разнообразия своей личности. К сожалению, современная школа через стандартизацию, бездушность, отсутствие индивидуального подхода и веры в Бога убивает этот процесс в самом его зародыше. Постарайтесь сделать так, чтобы школьное образование не травмировало душу вашего ребенка, и постарайтесь создать все условия для ее роста, цветения и плодоношения.

прот. Игорь Рябко

[Инид]

[Алёна]

Вечером опять было родительское собрание в школе. Нет, я не ходила. Пересказами вдохновлена…

Ну, вечное, конечно.

Нельзя: цветную рубашку, нельзя стрижку «с волнами, зигзагами или молниями», нельзя бегать, нельзя приносить с собой еду, нельзя игрушки, нельзя джинсы, нельзя неподвёрнутый ворот у водолазки, нельзя телефоны, нельзя не учить уроки, нельзя петь…

Надо: учить, учить, учить, чтобы даже кот дома мог повторить, подходить к учителю самому и сдавать правила дословно, как в учебнике, делать домашку с родителями, заполнять тетради красиво, считать клеточки точно, в дневнике писать изящно, учебники не забывать, ручки не грызть, лишнего не говорить, учителю не перечить, на физре не бегать, по коридорам в школе ходить медленно, на переменах читать любимую книгу…

И ведь учительница у ребёнка отличная. Правда! У неё прекрасное чувство юмора. Она может не требовать рассказать басню наизусть, а просто попросить выразительно её прочитать. Она умеет не настаивать на проекте в тридцать слайдов, вызубренных наизусть, а может дать задание только по желанию ученика. Чудесно считывает ребёнка и старается не требовать от него больше, чем он реально может. Изо всех сил пытается не сравнивать его с другими, а оценивать индивидуально.

Она классная и на своём месте, интересная, красивая, умная, весёлая. Она молодая и готова работать с детьми, придумывать и делать уроки лучше. Она старается. Но, как говорит ребёнок, она очень хорошая, но работает в школе. И он прав. Никуда она от системы не денется. Нам повезло, что мы у неё почти первые…

Школа здорово проигрывает. Семье, друзьям, кружкам по интересам, интернету — словом, жизни

Школа не ценит ничего, кроме удобного ученика: спокойного, согласного, умного, уже всё знающего, задающего вопросы, когда учитель знает ответ, идущего туда, куда послали. Но при этом, конечно, делает вид, что ребёнок — личность. Но попробуй только сунься со своей индивидуальностью!

Школа упорно противоречит всему, что предлагает современная жизнь. А жизнь вовсю предлагает креативить, отбросить штампы, быть счастливым и ценить знания, умения, а не мнение другого, и уж точно не оценки. Но в школе суть человека равна его дневнику. Начеркал, порвал, не так написал — это ты сам такой, порванный, грязный, кривой, уродливый со всех сторон, а главное, внутри.

Человек в школе упорно измеряется оценками. Хотя адекватные люди прекрасно понимают, что отличник может быть тем ещё подлецом, а двоечник — своим парнем, и наоборот. Но ярлыки живы. Я устала объяснять, что оценка — это ничто. Это субъективное мнение, это настроение, это случай, но никак не определение личности и, тем более, не гарантия знаний. Вот моя дочь пять лет таскает пятёрки по английскому — и не говорит на нём, а уважать язык начала только сейчас, когда пошла на курсы далеко от школы.
Ещё замечу, что моя умница вовсю подумывает, как свалить из школы после девятого класса, ибо ЕГЭ уже вошёл в сознание семиклассников как нечто ужасное. Им уже объяснили, что ЕГЭ — это ужасный зверь, что его все не сдадут, что готовиться надо уже сейчас, а смысл их жизни скоро сведётся к этим трём буквам. Детишки подумывают, а не послать ли всех на три куда более простые буковки, ибо смысл их жизни уж точно не в экзаменах.

Смотрю на дошкольные Вовкины тетрадки. «Готовимся к школе». Очень много креатива. Рисуем, красим, придумываем, шутим, лепим, используем невообразимые вещи для работы, стараемся всё сделать веселей и интересней.

Подготовились к школе. Пришли и получили: три клетки от края нельзя, только две; сиди и ничего не говори; шутить нельзя; рисовать нельзя; рифмы придумывать нельзя, правило — дословно, никаких «своими словами»… Через две недели в школе Вова сказал, что его не к этому готовили, что в школе всё не так, как ему обещали. Что хуже места нет, он твёрдо знает, хотя ещё не всю жизнь прожил.

И вот я снова объясняю сыну, как когда-то дочери, что мы плюём на оценки в школе. Что нам важны знания и умение их использовать

Нам важно научиться думать, сочинять, а не выучить дословно и тут же забыть.

Придумываем рифмы по дороге в школу, рисуем на снегу, смотрим на облака. Шутим над записями в дневнике: «Лежал в школе на полу», «Гуляет по залу», «Разговаривал на английском». Я учу его, что двойка по ИЗО — это смешно и не может быть серьёзно. Мы отращиваем броню перед людьми, которые думают, что они решают всё. Учимся не бояться директора, завуча — любую строгую тётю или сурового дядю и говорить со всеми на равных. Мы учимся понимать, что никто и ничто, кроме тебя самого, не может решать, какой будет твоя жизнь. А если учительница говорит, что ты дурак и ничего в жизни не добьёшься, это надо понимать как: я старая дура, ничего не смогла в жизни и боюсь, уже не смогу, ведь скоро помирать.

Конечно, сейчас мне скажут: уходите из школы, идите учиться дома, на фига это всё надо… Во-первых, я думаю, надо. Мы учимся жить. Мои дети, я верю в это, благодаря школе учатся видеть ум и глупость, смешное и серьёзное, ценное и бредовое. Расставлять приоритеты и видеть людей, принимать решение, как с ними общаться. Причём важно, что это касается и взрослых тоже, а не только сверстников.

Если мой ребёнок в школе видит, что учитель глуп как пень, он должен принять решение, как себя вести. Разве мы не занимаемся этим всю жизнь? Разве мы не решаем, что нам делать: послушать и уйти, кивнуть или прервать, отвернуться или улыбнуться, врезать или пожалеть…? Школа в этом смысле — лучший зал с тренажёрами.

Во-вторых, я просто не зарабатываю на частную школу и не могу уйти с работы, чтобы учить детей самой в тепличных условиях. Так что ращу бойцов и из чувства самосохранения не хожу на родительские собрания.

Автор: Евгения Горина

[Алёна]

РАССКАЗ НАСТОЯЩЕЙ УЧИТЕЛЬНИЦЫ

Дальний Восток. Каждая осень неземной красоты. Золотая тайга с густо-зелеными пятнами кедров и елей, черный дикий виноград, огненные кисти лимонника, упоительные запахи осеннего леса и грибы. Грибы растут полянами, как капуста на грядке, выбегаешь на полчаса за забор воинской части, возвращаешься с корзиной грибов. В Подмосковье природа женственна, а тут — воплощенная брутальность. Разница огромна и необъяснима.

На Дальнем кусается все, что летает. Самые мелкие тварешки забираются под браслет часов и кусают так, что место укуса опухает на несколько дней. «Божья коровка, полети на небко», — не дальневосточная история. В конце августа уютные, пятнистые коровки собираются стаями как комары, атакуют квартиры, садятся на людей и тоже кусают. Эту гадость нельзя ни прихлопнуть, ни стряхнуть, коровка выпустит вонючую желтую жидкость, которая не отстирывается ничем. Божьих коровок я разлюбила в восемьдесят восьмом.

Вся кусачесть впадает в спячку в конце сентября, и до второй недели октября наступает рай на земле. Безоблачная в прямом и переносном смысле жизнь. На Дальнем Востоке всегда солнце — ливни и метели эпизодами, московской многодневной хмари не бывает никогда. Постоянное солнце и три недели сентябрьско-октябрьского рая безвозвратно и накрепко привязывают к Дальнему.

В начале октября на озерах мы празднуем День учителя. Я еду туда впервые. Тонкие перешейки песка между прозрачными озерами, молодые березы, чистое небо, черные шпалы и рельсы брошенной узкоколейки. Золото, синева, металл. Тишина, безветрие, теплое солнце, покой.

— Что здесь раньше было? Откуда узкоколейка?

— Это старые песчаные карьеры. Здесь были лагеря, — золото, синева и металл тут же меняются в настроении. Я хожу по песчаным перешейкам между отражений берез и ясного неба в чистой воде. Лагеря посреди березовых рощ. Умиротворяющие пейзажи из окон тюремных бараков. Заключенные выходили из лагерей и оставались в том же поселке, где жили их охранники. Потомки тех и других живут на одних улицах. Их внуки учатся в одной школе. Теперь я понимаю причину непримиримой вражды между некоторыми семьями местных.

В том же октябре меня уговорили на год взять классное руководство в восьмом классе. Двадцать пять лет назад дети учились десять лет. После восьмого из школ уходили те, кого не имело смысла учить дальше. Этот класс состоял из них почти целиком. Две трети учеников в лучшем случае попадут в ПТУ. В худшем — сразу на грязную работу и в вечерние школы. Мой класс сложный, дети неуправляемы, в сентябре от них отказался очередной классный руководитель. Директриса говорит, что, может быть, у меня получится с ними договориться. Всего один год. Если за год я их не брошу, в следующем сентябре мне дадут первый класс.

Мне двадцать три. Старшему из моих учеников, Ивану, шестнадцать. Два года в шестом классе, в перспективе — второй год в восьмом. Когда я первый раз вхожу в их класс, он встречает меня взглядом исподлобья. Дальний угол класса, задняя парта, широкоплечий большеголовый парень в грязной одежде со сбитыми руками и ледяными глазами. Я его боюсь.

Я боюсь их всех. Они опасаются Ивана. В прошлом году он в кровь избил одноклассника, выматерившего его мать. Они грубы, хамоваты, озлоблены, их не интересуют уроки. Они сожрали четверых классных руководителей, плевать хотели на записи в дневниках и вызовы родителей в школу. У половины класса родители не просыхают от самогона. «Никогда не повышай голос на детей. Если будешь уверена в том, что они тебе подчинятся, они обязательно подчинятся», — я держусь за слова старой учительницы и вхожу в класс как в клетку с тиграми, боясь сомневаться в том, что они подчинятся. Мои тигры грубят и пререкаются. Иван молча сидит на задней парте, опустив глаза в стол. Если ему что-то не нравится, тяжелый волчий взгляд останавливает неосторожного одноклассника.

РайОНО втемяшилось повысить воспитательную составляющую работы. Родители больше не отвечают за воспитание детей, это обязанность классного руководителя. Мы должны регулярно посещать семьи в воспитательных целях. У меня бездна поводов для визитов к их родителям — половину класса можно оставлять не на второй год, а на пожизненное обучение. Я иду проповедовать важность образования. В первой же семье натыкаюсь на недоумение. Зачем? В леспромхозе работяги получают больше, чем учителя. Я смотрю на пропитое лицо отца семейства, ободранные обои и не знаю, что сказать. Проповеди о высоком с хрустальным звоном рассыпаются в пыль. Действительно, зачем? Они живут так, как привыкли жить. Им не нужно другой жизни.

Дома моих учеников раскиданы на двенадцать километров. Общественного транспорта нет. Я таскаюсь по семьям. Визитам никто не рад — учитель в доме к жалобам и порке. Для того, чтобы рассказать о хорошем, по домам не ходят. Я хожу в один дом за другим. Прогнивший пол. Пьяный отец. Пьяная мать. Сыну стыдно, что мать пьяна. Грязные затхлые комнаты. Немытая посуда. Моим ученикам неловко, они хотели бы, чтобы я не видела их жизни. Я тоже хотела бы их не видеть. Меня накрывает тоска и безысходность. Через пятьдесят лет правнуки бывших заключенных и их охранников забудут причину генетической ненависти, но будут все так же подпирать падающие заборы слегами и жить в грязных, убогих домах. Никому отсюда не вырваться, даже если захотят. И они не хотят. Круг замкнулся.

Иван смотрит на меня исподлобья. Вокруг него на кровати среди грязных одеял и подушек сидят братья и сестры. Постельного белья нет и, судя по одеялам, никогда не было. Дети держатся в стороне от родителей и жмутся к Ивану. Шестеро. Иван старший. Я не могу сказать его родителям ничего хорошего — у него сплошные двойки, ему никогда не нагнать школьную программу. Вызывать его к доске без толку — он выйдет и будет мучительно молчать, глядя на носки старых ботинок. Англичанка его ненавидит. Зачем что-то говорить? Не имеет смысла. Как только я расскажу, как у Ивана все плохо, начнется мордобой. Отец пьян и агрессивен. Я говорю, что Иван молодец и очень старается. Все равно ничего не изменить, пусть хотя бы этого шестнадцатилетнего угрюмого викинга со светлыми кудрями не будут бить при мне. Мать вспыхивает радостью:
«Он же добрый у меня. Никто не верит, а он добрый. Он знаете, как за братьями-сестрами смотрит! Он и по хозяйству, и в тайгу сходить… Все говорят — учится плохо, а когда ему учиться-то? Вы садитесь, садитесь, я вам чаю налью», — она смахивает темной тряпкой крошки с табурета и кидается ставить грязный чайник на огонь.

Этот озлобленный молчаливый переросток может быть добрым? Я ссылаюсь на то, что вечереет, прощаюсь и выхожу на улицу. До моего дома двенадцать километров. Начало зимы. Темнеет рано, нужно дойти до темна.

— Светлана Юрьевна, Светлана Юрьевна, подождите! — Ванька бежит за мной по улице. — Как же вы одна-то? Темнеет же! Далеко же! — Матерь божья, заговорил. Я не помню, когда последний раз слышала его голос.

— Вань, иди домой, попутку поймаю.

— А если не поймаете? Обидит кто? — «Обидит» и Дальний Восток вещи несовместимые. Здесь все всем помогают. Убить в бытовой ссоре могут. Обидеть подобранного зимой попутчика — нет. Довезут в сохранности, даже если не по пути. Ванька идет рядом со мной километров шесть, пока не случается попутка. Мы говорим всю дорогу. Без него было бы страшно — снег вдоль дороги размечен звериными следами. С ним мне страшно не меньше — перед глазами стоят мутные глаза его отца. Ледяные глаза Ивана не стали теплее. Я говорю, потому что при звуках собственного голоса мне не так страшно идти рядом с ним по сумеркам в тайге.

Наутро на уроке географии кто-то огрызается на мое замечание.

«Язык придержи, — негромкий спокойный голос с задней парты. Мы все, замолчав от неожиданности, поворачиваемся в сторону Ивана. Он обводит холодным, угрюмым взглядом всех и говорит в сторону, глядя мне в глаза. — Язык придержи, я сказал, с учителем разговариваешь. Кто не понял, во дворе объясню».

У меня больше нет проблем с дисциплиной. Молчаливый Иван — непререкаемый авторитет в классе. После конфликтов и двусторонних мытарств мы с моими учениками как-то неожиданно умудрились выстроить отношения. Главное быть честной и относиться к ним с уважением. Мне легче, чем другим учителям: я веду у них географию. С одной стороны, предмет никому не нужен, знание географии не проверяет районо, с другой стороны, нет запущенности знаний. Они могут не знать, где находится Китай, но это не мешает им узнавать новое. И я больше не вызываю Ивана к доске. Он делает задания письменно. Я старательно не вижу, как ему передают записки с ответами.

Два раза в неделю до начала уроков политинформация. Они не отличают индийцев от индейцев и Воркуту от Воронежа. От безнадежности я плюю на передовицы и политику партии и два раза в неделю по утрам пересказываю им статьи из журнала «Вокруг света». Мы обсуждаем футуристические прогнозы и возможность существования снежного человека, я рассказываю, что русские и славяне не одно и то же, что письменность была до Кирилла и Мефодия. И про запад. Западом здесь называют центральную часть Советского Союза. Эта страна еще есть. В ней еще соседствуют космические программы и заборы, подпертые кривыми бревнами. Страны скоро не станет. Не станет леспромхоза и работы. Останутся дома-развалюхи, в поселок придет нищета и безнадежность. Но пока мы не знаем, что так будет.

Я знаю, что им никогда отсюда не вырваться, и вру им о том, что, если они захотят, они изменят свою жизнь. Можно уехать на запад? Можно. Если очень захотеть. Да, у них ничего не получится, но невозможно смириться с тем, что рождение в неправильном месте, в неправильной семье перекрыло моим открытым, отзывчивым, заброшенным ученикам все дороги. На всю жизнь. Без малейшего шанса что-то изменить. Поэтому я вдохновенно им вру о том, что главное — захотеть изменить.

Весной они набиваются ко мне в гости: «Вы у всех дома были, а к себе не зовете, нечестно». Первым, за два часа до назначенного времени приходит Лешка, плод залетной любви мамаши с неизвестным отцом. У Лешки тонкое породистое восточное лицо с высокими скулами и крупными темными глазами. Лешка не вовремя. Я делаю безе. Сын ходит по квартире с пылесосом. Лешка путается под ногами и пристает с вопросами:

— Это что?

— Миксер.

— Зачем?

— Взбивать белок.

— Баловство, можно вилкой сбить. Пылесос-то зачем покупали?

— Пол пылесосить.

— Пустая трата, и веником можно, — он тычет пальцем в фен. — А это зачем?

— Лешка, это фен! Волосы сушить!

Обалдевший Лешка захлебывается возмущением:

— Чего их сушить-то?! Они что, сами не высохнут?!

— Лешка! А прическу сделать?! Чтобы красиво было!

— Баловство это, Светлана Юрьевна! С жиру вы беситесь, деньги тратите! Пододеяльников, вон — полный балкон настирали! Порошок переводите!

В доме Лешки, как и в доме Ивана, нет пододеяльников. Баловство это, постельное белье. А миксер мамке надо купить, руки у нее устают.

Иван не придет. Они будут жалеть, что Иван не пришел, слопают без него домашний торт и прихватят для него безе. Потом найдут еще тысячу и один притянутый за уши повод, чтобы в очередной раз завалиться в гости, кто по одному, кто компанией. Все, кроме Ивана. Он так и не придет. Они будут без моих просьб ходить в садик за сыном, и я буду спокойна — пока с ним деревенская шпана, ничего не случится, они — лучшая для него защита. Ни до, ни после я не видела такого градуса преданности и взаимности от учеников. Иногда сына приводит из садика Иван. У них молчаливая взаимная симпатия.

На носу выпускные экзамены, я хожу хвостом за англичанкой — уговариваю не оставлять Ивана на второй год. Затяжной конфликт и взаимная страстная ненависть не оставляют Ваньке шансов выпуститься из школы. Елена колет Ваньку пьющими родителями и брошенными при живых родителях братьями-сестрами. Иван ее люто ненавидит, хамит. Я уговорила всех предметников не оставлять Ваньку на второй год. Елена несгибаема, ее бесит волчонок-переросток, от которого пахнет затхлой квартирой. Уговорить Ваньку извиниться перед Еленой тоже не получается:

— Я перед этой сукой извиняться не буду! Пусть она про моих родителей не говорит, я ей тогда отвечать не буду!

— Вань, нельзя так говорить про учителя, — Иван молча поднимает на меня тяжелые глаза, я замолкаю и снова иду уговаривать Елену:

— Елена Сергеевна, его, конечно же, нужно оставлять на второй год, но английский он все равно не выучит, а вам придется его терпеть еще год. Он будет сидеть с теми, кто на три года моложе, и будет еще злее.

Перспектива терпеть Ваньку еще год оказывается решающим фактором, Елена обвиняет меня в зарабатывании дешевого авторитета у учеников и соглашается нарисовать Ваньке годовую тройку.

Мы принимаем у них экзамены по русскому языку. Всему классу выдали одинаковые ручки. После того как сданы сочинения, мы проверяем работы с двумя ручками в руках. Одна с синей пастой, другая с красной. Чтобы сочинение потянуло на тройку, нужно исправить чертову тучу ошибок, после этого можно браться за красную пасту. Один из парней умудрился протащить на экзамен перьевую ручку. Экзамен не сдан — мы не смогли найти в деревне чернил такого же цвета. Я рада, что это не Иван.

Им объявляют результаты экзамена. Они горды. Все говорили, что мы не сдадим русский, а мы сдали! Вы сдали. Молодцы! Я в вас верю. Я выполнила свое обещание — выдержала год. В сентябре мне дадут первый класс. Те из моих, кто пришел учиться в девятый, во время линейки отдадут мне все свои букеты.

Начало девяностых. Первое сентября. Я живу уже не в той стране, в которой родилась. Моей страны больше нет.

— Светлана Юрьевна, здравствуйте! — меня окликает ухоженный молодой мужчина. — Вы меня узнали?

Я лихорадочно перебираю в памяти, чей это отец, но не могу вспомнить его ребенка:

— Конечно узнала, — может быть, по ходу разговора отпустит память.

— А я вот сестренку привел. Помните, когда вы к нам приходили, она со мной на кровати сидела?

— Ванька! Это ты?!

— Я, Светлана Юрьевна! Вы меня не узнали, — в голосе обида и укор. Волчонок-переросток, как тебя узнать? Ты совсем другой.

— Я техникум закончил, работаю в Хабаровске, коплю на квартиру. Как куплю, заберу всех своих.

Он вошел в девяностые как горячий нож в масло — у него была отличная практика выживания и тяжелый холодный взгляд. Через пару лет он действительно купит большую квартиру, женится, заберет сестер и братьев и разорвет отношения с родителями. Лешка сопьется и сгинет к началу двухтысячных. Несколько человек закончат институты. Кто-то переберется в Москву.

— Вы изменили наши жизни.

— Как?

— Вы много всего рассказывали. У вас были красивые платья. Девчонки всегда ждали, в каком платье вы придете. Нам хотелось жить как вы.

Как я. Когда они хотели жить как я, я жила в одном из трех домов убитого военного городка рядом с поселком леспромхоза. У меня был миксер, фен, пылесос, постельное белье и журналы «Вокруг света». Красивые платья я шила вечерами на подаренной бабушками на свадьбу машинке.

Ключом, открывающим наглухо закрытые двери, могут оказаться фен и красивые платья. Если очень захотеть.
--------
Светлана Комарова.

Уже много лет живет в Москве. Успешный бизнес-тренер, хедхантер, карьерный консультант.
А в 90-х она восемь лет работала школьной учительницей в глухих дальневосточных деревнях.

[Зелибоба]

Вопросы, которые предлагались детям для написания сочинений в начале 20 века.

Для детей 12-13 лет:
* Замирание нашего сада осенью.
* Река в лунную ночь.
* Встреча войска, возвратившегося из похода.
* Лес в лучшую свою пору.
* Дедушкин садик.

Для младших классов:
* О том, что видела птичка в дальних землях.
* История постройки дома и разведения при нем сада...
* Великаны и пигмеи лесного царства.

Для старших гимназистов:
* Слово как источник счастья.
* Почему жизнь сравнивают с путешествием?
* Родина и чужая сторона.
* О скоротечности жизни.
* Какие предметы составляют богатство России и почему?
* О высоком достоинстве человеческого слова и письма.
* О непрочности счастья, основанного исключительно на материальном богатстве.
* О проявлении нравственного начала в истории.
* На чем основывается духовная связь между предками и потомством?

[Инид]

Учительница - Вовочке:
— Вовочка, почему у тебя в диктанте такие же ошибки, как у твоей соседки по паpте Сидоpовой?
— Так у нас ведь одна учительница, Маpь Иванна!

[Инид]

Впихнуть «невпихуемое»: новый стандарт школьного образования вызвал вопросы. Кому и зачем он понадобился

[Алёна]

Впихнуть «невпихуемое»

Ну вот и первые реальные шаги к платному образованию. Лицензии у школ отберут, сами школы закроют, а те, что останутся и будут соответствовать, станут доступными далеко не для всех.


Политолог Евгений Сатановский не постеснялся открыто заявить о сворачивании всех национальных институтов в России и заговорил фактически о возможности народного бунта в стране. Пока, по его мнению, есть единственное спасение, что удерживает людей от решительного шага. «Но если взрывается…» — предупредил эксперт.

«Сворачивание всех национальных институтов в России есть факт, — не постеснялся прямо высказать свою точку зрения известный российский политолог Евгений Сатановский у себя в телеграм-канале «Армагеддоныч». — Правительство и парламент действуют как ликвидационная комиссия».

(с)

[Алёна]

Это был поучительный урок, который мне и моим одноклассникам подарила жизнь, году этак в семьдесят восьмом.

Наш учитель истории внезапно свалил по комсомольской линии (понадобился где-то) прямо среди четверти, и мы, естественно моментально расслабились, ибо тётки исторички в школе были куда мягче Сан Саныча. Однако, директор проявила удивительную расторопность и практически мгновенно вывела на замену нового игрока со стороны.

В класс явился дедок, лет под семьдесят. Внешности он был интеллигентной, что-то типа Басилашвили из "Осеннего марафона", только постарше лет на двадцать.

К огромному сожалению, не вспомню его имени, а потому буду пока именовать дедом.

Итак, дедушка решил прощупать уровень знаний своей новой паствы и начал со страшной педагогической ошибки - сказал, что бояться не надо, т.к. дабы не омрачать знакомства, двоек он ставить не будет. Тут джентльмены с ледями моментально расслабились - к доске выходили, но ответами себя и публику не утруждали, а дружно докладывали новенькому, что таких сложных вещей, о которых он спрашивает, ещё не проходили. Дедок, даже немного расстроился и как бы в поисках выхода из тупика кому-то из вечных двоечников предложил, что если тот напишет на доске столбиками пятнадцать дат и сможет назвать, что же произошло в указанный год, то получит в длинный ряд своих баранок сразу целую четвёрку!

Писать можно абсолютно любые даты, но только в хронологическом порядке!
В воздухе запахло редчайшей шарой! Четыре балла за пятнадцать дат! Предложение было настолько заманчивым, что у стоящего перед доской рука сама за мел схватилась. После строгого Саныча, это было "золотой жилой", тут же ещё пара, наиболее расторопных одноклассников, предложила учителю обменять их столбики с годами на его четвёрки. Дед согласился, работа закипела.

Наш двоечник написал среди полутора десятка дат и 1961 год, в виду он имел полёт Гагарина, но в радостной атмосфере "золотой лихорадки" решил пошутить и добавил к словам о покорении Космоса и сообщение, что и он родился такого-то ...бря того же года. Это "открытие" было встречено взрывом хохота ровесников, но дед неожиданно похвалил его и посоветовал на будущее остальным тоже не стесняться и включать даты рождения родителей, бабушек и дедушек, а так же другие важные личные и семейные даты в общую хронологию. Слово дед сдержал - все участники заезда получили свои четвёрки.

На следующий урок на ту же оценку надо было записать и пояснить уже штук сорок дат, а через пару недель столбиками дат вся доска была покрыта. Хронология сдавалась нам, хоть и с боями, но каждый день.

Тогда я внезапно сделал для себя открытие, что моей бабушке в 1917-м было 8 лет, а поженились они с моим дедом перед самой коллективизацией... Сорок первый - мама во втором классе - немцы в Симферополе, облавы, полицаи запихивают в душегубку рыжего одноклассника вместе со всей семьёй и с грудничком - евреи... История ожила, стала осязаема и превратилась в одно многоликое целое.

Это был простой и гениальный приём Учителя, - каждый смог почувствовать причастность к жизни всей страны и увидел себя в общем строю со своими и соседскими дедами.

Жаль, что такого Учителя нет в Новом Уренгое, да и не только.

© О. Стародубцев

[Крупская]

Всем здравствуйте!Подскажите как ребенка с 8 вида обучения вернуть в обычную школу?С чего начать?У нас 8 класс(за первый класс прошла 2 класса).Попросила сегодня сама,засыхает в школе.Я верю,она сможет.Но не во мне дело.